18 февраля – обычный рабочий день. И если врачи проводят его под лампами операционных, в палатах, приемных покоях, то сотрудники редакции – за компьютером. Но лента новостей сообщила о боевых действиях на Майдане – и с этого момента изменилось все. Во всяком случае, для автора этого материала.

Редакция, собрав сумку медикаментов, направилась в Дом профсоюзов, чтобы передать их медицинской службе. Это была обычная практика не только для нас, но и для многих киевлян, вовсе не связанных с медициной.  Мы не ожидали, что на Майдане идет настоящая война, что наша власть, которую, прости Господи, мы же и выбрали, отдаст приказ стрелять боевыми патронами в народ. Прикажет  работать снайперам. И снайпера будут работать, не щадя ни людей в гражданском без средств защиты, ни щуплых подростков, ни людей в белом, обклеенных красными крестами...

 

Дом профсоюзов

Бегу вверх. Где хирургия? На третьем. Я туда. Немного хаос, но есть чем работать. Вижу мужчину, который стоит с неуверенным видом. Спрашиваю: «Вы хирург? – Я онколог! Я не военно-полевой хирург»… Главное – вселить уверенность и он завоюет мир. С умным видом говорю: «Шить умеете – это главное! Я – Ваша медсестра, одевайтесь». И пошли мальчишки с разбитыми головами, ранеными лицами, с ранениями бедер, когда от шумовых гранат вырывались куски плоти, с перебитыми руками. И мужчины за 50 с гипертоническими кризами, с болями в сердце, ранениями рук и ног. И мужчины с черными лицами и красными глазами, которые от дыма не видели ничего, но рвались к друзьям: «Там мои парни, девушка, уколите чего-нибудь и я побегу». Но бежать на сломанной ноге с каждой минутой все труднее.

Но вот передышка. И встречный вопрос от уже «моего» хирурга: «А вы где медсестрой работаете? – Я неонатолог. Правда, в журнале работаю». «Полевой» онколог улыбается. Мы команда. Знакомимся с остальными врачами.

Запомнилась семья: мама медсестра и сын студент 4 курса медуниверситета. Запомнился психолог. Но имена не помню, только лица. Сосредоточенные, внимательные, доброжелательные. Не было неразберихи, крика. Все всем были нужны и важны, каждый был на своем месте и знал, что делать.

  

Собор Св. Михаила

Полевой госпиталь, расставлены столы, освещение, стерилизационные растворы, стерилизатор, дефибриллятор и кардиомонитор, мешки Амбу, наборы для интубации и многое другое. Здесь все уже обстоятельно. Каждый стол обеспечивает хирург (а то и два), травматолог, реаниматолог-анестезиолог, медсестра (или условная медсестра), есть волонтеры или приходят санитарочки. Есть провизоры, в одном из которых я узнала неонатолога (появилась гордость и радость). Есть узкие специалисты: офтальмологи, челюстно-лицевые хирурги, ЛОРы, камбустиологи, терапевты. И паталогоанатомы. Но они здесь не раскрывают секреты смерти, они борются за жизнь. И волонтеры, которые становились медицинским персоналом  в прямом смысле в боевых условиях.

И раненые с передовой, в крови, в ожогах, наши коллеги со скорой помощи, по которым на первый взгляд нельзя понять, кто ранен, где чья кровь. Каждый делал то, что умел лучше всего. А вот анестезиологи, реаниматологи. К ним были обращены все взгляды, они стояли на страже той грани, пересечь которую не должен был ни один пациент. Но ребята умирали, уходили. Их жизнь вытекала с кровью из сонной артерии. Слишком точными, направленными в цель были ранения. Глаза, голова, шея – в полевых условиях таких пациентов очень сложно и в большинстве случаев невозможно спасти. И они уходили в Небесную сотню. И не верилось, что это Киев, 2014 год, и что за 500 м от Майдана люди ходят в кино и пьют кофе в кафе. А здесь идет война. И ты вспоминаешь все, что когда-то знал, умел и работаешь. Просто, сконцентрированно и быстро.

И люди. Люди приходили и несли все кто, что мог. И спрашивали, что надо. Мы принесем еще, достанем все. И доставали, и приносили.

Запомнились два мальчика по 19 лет, они привезли хирургические лампы, сами их собирали и устанавливали.

Запомнился священник, который был когда-то майором, а теперь выводил пленных. Пришел нас поддержать, шутил и гордился, что в его храме спасают людей. Сожалел, что его коллеги из другой епархии считают, что храм осквернен.

 

Октябрьский Дворец

Все уже спокойно, здесь не стреляют, не убивают. Открылся снова медпункт. Ночное дежурство с детскими хирургами из Житомира. Здесь больные уже другие, больше терапевтической патологии. Пневмония, гипертензия, ангина, ОРВИ и бронхиты. И, конечно, перевязки.

Пришел мужчина, лет 45–50, на указательном пальце небольшая ранка. С удивлением поднимаю к нему глаза и спрашиваю, что случилось. «Это парень умирал и укусил меня» – отвечает. И тоска в глазах. Он не пришел на перевязку, он пришел рассказать мне об этой смерти, чтобы я помогла ему справиться с болью неизбежности, что жизнь идет и нужно жить, но не для всех пришло это завтра. Ему тяжело, он не может смириться. Он очень хочет, чтобы парень жил, но врачи сказали, что он действительно умер. И это ощущение бессилия для здорового сильного мужчины болит больше всего. Он не может вернуть мальчишке жизнь. И я не могу.

 

Спасибо Вам, мои близкие и далекие Анатолий Иванович, Лариса, Анатолий, Олег, Виктор, Вадим, Елена и многие другие, имен которых я не помню, но лиц не забуду. Спасибо вам за самоотверженный труд и за спасенные жизни. Спасибо тем врачам, которые продолжают бороться за жизни наших парней в больницах. 

Война срывает с нас маски, и как здорово, что под ними оказались человеческие лица преданных своему делу профессионалов.

 

С любовью, зам. главной экстремистки журналов «З турботою про Дитину» и «З турботою про Жінку» Марина Левко.